Игорь ПОТОЦКИЙ
(Продолжение. Начало в № 631.)
5
Совсем недавно мой друг Николай разыскал Лидку в далекой Калифорнии, в городе, где множество кинозвезд, и там их совсем не трудно встретить.
Трубку поднял Лидкин муж. Он, казалось, совсем не удивился звонку Николая.
— Как живется в Одессе? — спросил он, но потом позвал жену к телефону.
— Кто вы? — спросила она.
— Попробуй узнать, — ответил он. — Попробуй, постарайся, сделай милость и узнай меня.
— Николай! — радостно выдохнула она. — Как ты меня нашел?
— По Интернету. Знаешь, нажал на несколько клавиш, и на экране появился твой адрес, а потом и телефон.
Она после коротенькой паузы поинтересовалась:
— Значит, тебя следует ждать в гости?
— По-твоему, я тебе звоню по такому пустяшному поводу?
На этот раз она коротко вздохнула, словно почувствовав, что опасность миновала. Попросила:
— Выкладывай, что у тебя на уме.
Он немного помедлил, чтобы она выстроила в голове несколько отгадок: когда-то на такое она была большой мастерицей, а потом весело сказал, что в Одессе, в той самой школе, где они учились вместе, планируется встреча выпускников двух лет, и многие из бывших их одноклассников на такую встречу согласились. Приедут из США, Израиля, Германии, а теперь слово за ней, Лидкой.
Она не сразу ответила согласием.
— Колька, какой ты сейчас?
— Верчусь, — сказал он. — Как волчок, будто меня один из внуков постоянно заводит.
— Не увиливай от ответа! — настойчиво попросила она.
— Я и не увиливаю, — обиделся Николай. — Поседел, погрузнел, но это только внешне.
— А я каждый день, — гордо сообщила Лида, — пробегаю по восемь километров. И тебе советую, но начинай с двух километров, не больше. Только не отнекивайся. Всем нам следует думать о здоровье.
Его предложение получило у нее поддержку, словно она, выкинув белый флаг, пошла на капитуляцию.
— Только не пугайся меня теперешнюю!
Он ей ничего на этот крик не ответил, но мысленно нежно ее поцеловал — сквозь страны и континенты, и десятки лет, которые прошли с тех пор, как они виделись в Одессе в последний раз.
На следующий день Лида сама позвонила Николаю.
— Как прошла первая пробежка? — спросила она.
— Я пробежал восемь километров, — весело сказал он. — Пробежка получилась от центра Одессы почти до Черемушек. Все только и делали, что на меня глазели, особенно знакомые из своих шикарных автомобилей.
Она сразу поняла, что он ерничает, и никакой пробежки у него не было. Голос ее погрустнел.
— В нашем возрасте следует чаще беспокоиться о себе.
Николай не стал возражать. Перевел разговор на другую тему.
— Как тебе в твоей Америке?
— Скучаю за Одессой… Особого добра мы здесь не нажили, известности большой не получили, но зато наши дети и внуки — стопроцентные американцы. — Короткий вздох. — О себе ты мне расскажешь при встрече, со всеми подробностями.
Лида, наверное, пыталась выглядеть спокойной, но между нею и Николаем пролегло тяжелое безмолвие, когда они не писали и не звонили друг другу, а ведь световые года тянулись медленно, теряясь в пространстве прошедших эпох, словно в безграничной темноте. Николай с ужасом подумал: почему он не нашел Лиду раньше, ведь она когда-то просила простить ее, и голос у нее срывался до хрипоты; да и особого преступления она не совершала, на одно мгновение увлекшись юношей, в котором быстро разочаровалась, но Николай тогда думал, что ее раскаянье — мнимое, а потом он — назло ей — увлекся чужой женщиной, намного старше его, и подумал, что возвращение к Лидке невозможно, словно он вступил на какие-то особенные ступени, поднялся по ним наверх, а сойти вниз боится, потому-то, пересилив страх, он делает отчаянный прыжок и летит в пустоту, где один лишь воздух, каким-то чудом не разбивается, но отныне Лиды с ним никогда рядом не будет.
Я и сам нашел свою первую любовь — Надю Красько, по которой я в шестом классе сходил с ума, писал ей на уроках десятки записок, но так и не решился ей их передать. Надя работает в университете на Французском бульваре, имеет собственный кабинет, а я попросил меня представить одну из преподавательниц, но Надя сказала, что она меня хорошо знает, помнит и совсем не удивлена, что я зашел в ее кабинет. Потом пришла Надина дочка — красивая, но Надю я помнил совсем другой; меня угощали какими-то сластями к чаю, а я вспоминал, как писал Наде с Дальнего Востока письма, много писем, и высылал первые свои публикации — вырезки из местных газет.
В шестом классе я учился в Одессе, дружил с Надиными подругами — Милой (еще одна Мила) и Ларисой, но потом родители увезли меня на Дальний Восток, а вернулся я в Одессу в двадцатилетнем возрасте.
На сайте "Одноклассники" я набрал Бикинскую школу № 6, но своих соучеников не нашел, зато обнаружил, что из тридцати бикинцев, найденных мной в "Одноклассниках", в Израиле, Германии и США проживают две трети. Я сразу же вспомнил, что со мной, когда я там учился, на всю школу было всего три еврея — два брата Глейзера и я.
6
Одессой восхищаются все: старики немцы, упитанные туристки из США и молоденькие гимнастки из Греции. Но более всего к Одессе, как мне думается, привязаны евреи. Поэтому они пишут воспоминания о своем детстве, отрочестве, юности, выливая их на бумагу, словно открывая бутылки шампанского, открывая осторожно, чтобы не вылилась драгоценная влага.
Совсем недавно в одном из одесских издательств я встретил Изю Крамера, который принес рукопись и мучил директора. Раньше Изя был грузчиком в магазине и вроде бы серьезных книг не читал. Лет двадцать назад он эмигрировал в Германию, где опять-таки работал грузчиком.
— Я проштудировал все книги об Одессе, — говорил он своим зычным немного плаксивым голосом, — но ничего выдающегося в современной литературе не нашел. Литература в Одессе пришла в упадок вместе с отъездом в столицу Бабеля, Багрицкого, Кирсанова, Олеши, Паустовского, но мы ей вернем достойное место.
Крамер, как обычно, что-то жевал. И все ждал, что я поинтересуюсь его самочувствием, но я хорошо помнил, что после такого вопроса он оживлялся и начинал пороть несусветную чушь о своих настоящих и мнимых болезнях. Опыт моей прошлой жизни говорил, что таких вопросов Изе Крамеру задавать не следует.
— Ты написал повесть или роман? — поинтересовался я. — В Германии, наверное, хорошо пишется?
— Я написал, — гордо пропищал Крамер, не переставая двигать челюстями, — первую часть трилогии. Мне стало скучно в моем одиночестве, потому что жена меня покинула и уехала в Мюнхен к сыну от первого брака. Я страдал, но меня вылечил психиатр, порекомендовав заняться творчеством. Скульптора из меня не вышло, художник из меня не получился, а вот писателем я стал отменным. Так считают все, кому я показывал свою писанину, а это бывший хирург из Тарту, бывший главный инженер из Ростова — люди почтенные и уважаемые…
Я постарался скорее покинуть издательский кабинет, но вечером Изя Крамер позвонил мне домой.
— Мою рукопись приняли к прочтению, — закричала трубка его скрипящим голосом. — Вторая удача, случившаяся со мной в Одессе. Вернее, допускаю, что третья. Второй удачей была моя свадьба с Идочкой. Первая удача — что я родился в Одессе. Но и тебе выпала такая удача, так что ты мне можешь не завидовать. Директор со мной разговаривал очень вежливо и пообещал сегодня же вечером прочитать мою рукопись. В ней много грамматических ошибок, но я не виноват, потому что во мне уже десять лет застревают холодные немецкие фразы, но самое страшное, что я из них уже некоторые понимаю. И тогда начинаю о них думать, а я ведь должен продолжать свою рукопись…
— Должен, — перебил его я. — Но что тебе нужно от меня?
— Мы должны пройтись по Дерибасовской, как в молодые годы, и полюбоваться на красивых одесситок. Потому что
в Германии есть один страшный недостаток: полное отсутствие красивых женщин. Немецкие фрау очень непривлекательны и злы даже к одесситам. И улыбки у них больно холодные. Мне даже кажется, что немецкие мужчины так часто воевали, потому что хотели избавиться от своих фрау и побыть на свободе… Когда мы можем встретиться?
Отказать Изе Крамеру у меня не хватило духа. К тому же он бы все равно настоял на своем. Канючил бы и канючил, предлагал бы выпивку на халяву, предложил бы мне десяток альбомов Марка Шагала, вышедших в Германии. Но я поставил одно условие:
— Только мне не рассказывай о своем романе. Я его сразу же прочту, едва он выйдет. Ты мне его сразу пришли из Германии.
И мы встретились с Изей на Дерибасовской, и пошли по этой роскошной улице, где много шикарных ресторанов и магазинов, пошли под обрывками чужих разговоров и влюбленными вздохами молоденьких пар, у которых вся жизнь была впереди, не то что у нас.
Я удивился, что Крамер сначала передвигался по Дерибасовской очень нерешительно, словно на ощупь, но постепенно его походка стала уверенной, а глаза потеряли растерянность.
Он вспоминал совсем другую Дерибасовскую, где женщины, попадавшиеся навстречу, всегда куда-то торопились, словно опаздывали на свидания, и лица у них были холодными и отстраненными, что прежде было несвойственно одесским женщинам. Изя Крамер покинул Одессу не в самое хорошее для нее время, когда большинство горожан были нищими и агрессивными, но постепенно, как водится, большинство несчастий сошло на нет, и на Дерибасовской веретено жизни вновь завертелось в бешеном темпе, как карусель, которая не может остановиться.
За стеклами ресторанов и на открытом воздухе за столиками женщины и мужчины обменивались улыбками, повсюду стоял аромат легкого флирта, а одинокие юные девушки прохаживались совсем медленно, источая желание с кем-нибудь познакомиться.
Мы остановились возле Дома книги, рассматривая парадные обложки книг, которые там были выставлены. И тут к нам рванулась, оставив свою компанию, роскошная женщина, одетая в платье и кофточку из бутика на парижской улице Риволи.
Она закричала:
— Изька, неужели это ты?
А его глаза моментально наполнились нежностью и добротой, и он выдохнул ей навстречу:
— Сима!
Они обнялись и поцеловались на виду всей Дерибасовской — лысый маленький Изя и шикарная женщина Сима.
— Какой ты шикарный, Изя Крамер, — восторженно проворковала женщина с мелкой дрожью в голосе. — Какой ты сильный и мужественный, поверишь ли, но ты для меня остался лучшим грузчиком в Одессе.
— Откуда ты прибыла, Сима?
— Прямиком из Филадельфии. Я хотела тебе позвонить, но не нашла номера твоего телефона, но я верила, что мы с тобою встретимся, потому что Эллочка Горенштейн сказала мне, что ты написал грандиозный роман об Одессе и нас с тобой, а Эллочка уже в детстве обладала правдивой информацией на 100 процентов. А мне сразу же захотелось тебя увидеть и попросить трогательный автограф, ты ведь не откажешься сделать приятное своей Симе Баренбойм?
— Не откажусь, — пообещал он. Они некоторое время молчали, а я покинул эту парочку, но моего исчезновения никто из них не заметил.
(Продолжение следует.)