Когда я учился, если не ошибаюсь, в восьмом классе, в нашу школу пришел новый преподаватель математики — Владимир Ефимович Гольдберг. Он был довольно "кремезным" мужчиной не очень большого роста, но темпераментным человеком большой силы воли. Когда сердился, лицо его становилось густо-красным, ноздри раздувались, казалось, что из глаз вот-вот посыплются искры.
Знали мы о нем совсем не много. Разве только, что у него были две дочери и больная жена, за которой он ухаживал, ибо девочки еще совсем молоденькие.
В класс, где Владимир Ефимович вел урок, редко открывали дверь досужие ученики. Однажды он грозно сказал заглянувшему: "Убери болванку!" И это быстро стало известно практически всем учащимся школы. Кому же хотелось услышать про "болванку"?..
Владимир Ефимович сразу предупредил нас, что никто в первой четверти не сможет получить пятерки по обеим его дисциплинам — алгебре и геометрии, так как мы не сумеем удовлетворить его высокие требования. Читал он интересно, спрашивал строго, скупился на высокие оценки: был честным профессионалом.
Случилось так, к концу четверти у меня оказались три пятерки по алгебре, естественно, эту оценку он продублировал как четвертную, а вот по геометрии я получил одну четверку и одну пятерку. По этому предмету он поставил мне четвертную четверку. Я робко возразил. Владимир Ефимович сказал: "Хочешь пятерку — приходи после урока в кабинет математики". Когда я пришел, он дал мне ряд достаточно сложных задач из каких-то конкурсных пособий, закрыл дверь на ключ и ушел. Часа через два он вернулся, я предъявил решения задач. Он просмотрел решения, засопел и сказал: "Все равно — четыре". И, предвидя мое возражение, показал рукой на телефон, мол, имеешь возможность проконсультироваться. На это я не удержался, как мне показалось, от дерзкого ответа: "У кого же я могу проконсультироваться?" Он понял мою правоту и вроде бы нехотя вывел в журнале пятерку.
На следующий день на уроке математики кто-то из смельчаков не без злорадства заметил: "Владимир Ефимович, Вы говорили, что никто с первого раза не получит у вас "отлично" по обоим Вашим предметам, а вот у Вали обе пятерки..." Он ожидал этого коварного вопроса и, выдержав "мхатовскую" паузу, твердо ответил: "Не твоего ума дело".
Я был триумфатором, на меня приходили посмотреть ребята из других классов: как же — "герой", посрамивший самого Владимира Ефимовича! Любопытно, что когда мы отмечали "золотой" юбилей окончания школы, бывшие однокашники напомнили мне об этом эпизоде...
Но вернусь в школьные годы. Мы почти не общались с педагогами во внеурочное время, тем более — с казавшимся нам таким грозным Владимиром Ефимовичем. Правда, когда у меня возникли проблемы, о которых говорить здесь не хочется, он пришел к нам домой, вызвал с работы отца и долго беседовал с родителями. Я ходил вокруг дома, не решаясь войти даже во двор, не то что в квартиру. Родные приняли решение, предложенное Владимиром Ефимовичем: он умел убеждать в своей правоте, да и авторитет у него был большой. И это его "вмешательство" во многом определило всю мою дальнейшую жизнь. Без преувеличения могу сказать, что очень многим обязан своему Учителю — его высокому профессионализму, а также сердечности и доброжелательности, скрывавшимся за внешней суровостью.
Однажды Владимир Ефимович сказал: "Ты должен стать математиком. Я — шкраб (так при Советской власти называли школьных работников, — В. М.), а ты будешь доцентом". Я не знал, кто такие доценты, но понял, что это что-то очень высокое, почти недосягаемое для простых смертных. Однако на математическое отделение тогдашнего физмата университета поступать не решился. По совету отца-слесаря, который мечтал увидеть сына инженером (тогда это звание высоко ценилось, его даже выбивали на памятниках), пошел в политехнический институт. Но ректор Добровольский предложил мне, "золотому" медалисту, сдавать экзамены на общих основаниях, хотя я точно знал, что среди автоматически зачисленных были и те, кто получил серебряные медали. Обидевшись, я ушел. Через десятилетия ректор политехнического К.И. Заблонский сказал, что я должен быть благодарным его учителю В.А. Добровольскому; это, наверное, так, но тогда я был не просто обижен — оскорблен несправедливостью.
На обратном пути (ОПИ располагался на улице Советской Армии) я проходил мимо университета и подал заявление на физическое отделение физмата: кто-то сказал мне, что математики, в отличие от физиков, скучные, сухие люди. Узнав про физмат, Владимир Ефимович остался довольным (я так и не отважился признаться, что поступать решил на физическое отделение, а сомнений в выборе отделения у него не возникло). Дома мое решение одобрили: физика близка к технике.
Впереди было пять лет учебы, шесть лет преподавания атомной и ядерной физики (и других предметов) в ОГУ, отделявшие меня от профессиональной встречи как педагога с математикой (хотя мои университетские курсы были математизированы и я работал в Южном научном центре АН УССР математиком). А потом были годы работы в ОПИ старшим преподавателем на кафедре высшей математики, вскоре я стал доцентом по этой же кафедре, а потом и профессором. Получая ученую степень и звания, я вспоминал Владимира Ефимовича, которому не смог рассказать о том, что его мечта сбылась: он с семьей уехал на историческую родину, и след его затерялся... Он был бы рад моим успехам.
Был доволен отец. Правда, он успел узнать только о защите диссертации и звании доцента. Когда меня избрали профессором, а потом и академиком, мы с матерью с грустью говорили о том, как обидно, что ни папа, ни Владимир Ефимович не узнают об этом...
Валентин МАКСИМЕНКО.