На главную страницу сайта
Полоса газеты полностью.

Внутренний свет


Помните повесть М. Коцюбинского и снятый по ней замечательный фильм Сергея Параджанова "Тени забытых предков"? Как ни удивительно, эти слова ожили для меня не в Западной Украине, а в Одессе, в мастерской Иосифа Островского. Мы дружили, не побоюсь этих слов, любили друг друга, и именно по праву любви я ругал Осика за его "правильные" соцреалистические портреты милиционеров и дворников, детей и их родителей. А он нежно улыбался - ты прав, дескать, но я не все еще показал.
И вот однажды Островский позвал меня в мастерскую, закрыл дверь на ключ, вытащил из шкафчика "чекушку" водки и, смущаясь, спросил: час-два у тебя есть? Мы пробыли в мастерской целый день - двух часов не хватило: я познавал другого Островского, продолжателя традиций еврейской живописи, мудрого мастера, чей внутренний свет так созвучен Михоэлсу, Зускину, тому же Михаилу Коцюбинскому.
Признаюсь, посмотрев эту галерею, я сразу решил - необходима выставка, нужно ломать стереотип "советского Островского", нужно показать, что и после работ Фраермана 20-х годов существовала в Одессе еврейская живопись, менее формально-изысканная, но более теплая, очеловеченная.
Как же организовать выставку?
Увы, в Одессе в те годы это было невозможно. И тут я вспомнил еще одного светлого человека, одного из немногих уцелевших еврейских писателей, отсидевшего, но вышедшего из лагерей, делегата I съезда писателей в 1934 году - Нотэ Лурье. Уже на следующий день я рассказывал Нотэ Лурье об Островском.
Они оба долго прожили в Одессе, считали себя "коренными одесситами", хоть Иосиф Островский родился в Шепетовке, а Нотэ Лурье - в Гуляй-Поле, "столице" батьки Махно. Но Иосиф Островский и Нотэ Лурье, хоть и ходили по одним улицам, дышали воздухом бабелевской Молдаванки и бунинского Большого Фонтана, друг друга не знали. Возможно, потому что были людьми разных поколений. Островскому тогда только исполнилось 50. А Нотэ Лурье перевалило за 80. Но, познакомившись, старый еврейский писатель, владевший идиш лучше, чем русским, и художник, несмотря на еврейское происхождение, тогда не знавший родного языка, но колоритно, сочно пользующийся русским, нашли о чем поговорить, что обсудить. А вечером мне звонил Нотэ Лурье.
- До чего же этот художник светлый и добрый человек! Я не много понимаю в живописи, но в людях, мне кажется, кое-что начал понимать. Это художник, сотворивший свой мир, свою сказку и для детей, и для взрослых.
Нет уже в живых Нотэ Лурье, обаятельного, интеллигентного, незащищенного человека. Думаю, сквозь годы его догнали муки, испытанные в сталинских лагерях, куда он попал в конце 40-х годов вместе со многими другими деятелями еврейской культуры. Добрым словом вспоминал этого человека, сохранившего и в лагере, и после заключения юмор, доброту, отзывчивость, поэт Анатолий Жигулин в повести "Черные камни". Да, давно уже нет в живых Нотэ Лурье. Но я смотрю на живопись Иосифа Островского уже и его глазами. И вхожу в причудливый мир этого художника, сложный, но радостный и грустный мир философа и сказочника.
Нет, не хочется подробно пересказывать странички биографии Иосифа Островского. Он учился в Одесском художественном училище, где когда-то учились Натан Альтман и Давид Бурлюк, Исаак Бродский и Алексей Крученых. Выставлялся в Одессе, в Киеве, в Москве, вступил в Союз художников. В начале 80-х годов у него была первая персональная выставка, а в 1988 году - вторая. Но она существенно отличалась от первой. И вот важно было ощутить этот водораздел в его творчестве.
Он словно сбросил путы ученичества, предпочел быту, пусть тонко трактуемому, бытие - в традициях солнечной южнорусской школы. И вот этот качественный скачок - из быта в бытие - определил новый облик художника. Ни на кого не похожего, идущего своим путем, своей дорогой.
До чего же трудна эта задача - выразить дух, духовные поиски шолом-алейхемовских героев, не отодвинув их в ХIХ век, а взглянув на них из 80-х годов ХХ века. Казалось бы, с какими гигантами он вступал в соперничество: романтичнейший Марк Шагал, сумеречный Хаим Сутин, изысканный Александр Тышлер.
А перед ним стояли его видения. Его образный мир. Он вглядывался в лица стариков, ушедших столетия назад. И понимал, что мудрость и доброта не уходят. И если существует ноосфера - сфера разума, открытая не только великим естественником, но и философом Владимиром Вернадским, то духовная энергия этих людей - частица этой ноосферы. И если бы осуществилось когда-нибудь воскрешение ушедших поколений силой мысли их потомков (возможность, на которой настаивал оригинальный русский философ Николай Федоров), то свою лепту в этот нравственный завет воскрешения внес бы своим творчеством Иосиф Островский.
Сотни картин - не очень больших и совсем маленьких - выстраивались передо мной в мастерской в какую-то безмерную, мощную фреску. "Лежащий старик" - я всматривался в него и видел, что это еврейский Лев Толстой, во всяком случае, его брат по духу, по простоте в быту и повседневности, в размышлениях. "Старик, читающий книгу" - проще всего было бы предположить, что он читает Библию. Но, вглядевшись в его облик еврейского Дон-Кихота, думал, что может он читать трактаты Спинозы и стихи Бялика, статьи Жаботинского и идиллии Саула Черниховского: что бы он ни читал, он созидает свой мир, мир мечты.
Размер картин был небольшим, это диктовало пространство мастерской. Но каждый образ был монументален. Эти простые люди - герои его картин - настолько мощны, настолько духовны, что они могли бы быть переведены во фреску, украсить стены общественных зданий.
Как-то я спросил у Иосифа Островского: не видит ли он свои холсты в размерах фресок Риверы, Ороско, Сикейроса?
- Нет, нет, нет! Чем они меньше, чем незащищеннее, тем естественнее.
- Я бы сказал: пронзительнее.
- А это уже пусть ощущают зрители. Сколько зрителей, столько ощущений.
- Думаю, что не совсем так. В этих работах есть общечеловеческие ценности, а их воспринимают все люди, даже те, кто, быть может, недостаточно эстетически образован.
- Я и сам иногда задумываюсь: не сужаю ли я аудиторию своих зрителей тем, что разрабатываю последние десять лет еврейский фольклор, создавая на его основе свою мифологию? Но я пришел к выводу, что есть вечные темы, которые понятны, волнуют всех. Язык живописи интернационален, как и язык чувства. И поэтому, чем глубже проникаешь в душу, в мысли своего народа, тем ближе твое творчество становится всем народам.
Язык живописи интернационален...
Можно много писать о цвете в его картинах, тонкой нюансировке сближенных тонов. Но мне представляется более важным сказать о свете. Удивительное дело - в картинах Островского свет излучают лица его стариков. Вот этот внутренний свет создает атмосферу напряженного молчания, глубокой сосредоточенности героев его картин. Вроде бы не тематические полотна, во всяком случае - сюжет в них не разработан, не представляется главным, они, тем не менее, воспринимаются как философская живопись, исследующая вопросы смысла бытия, а не условий существования.
Эта мастерская, ее хозяин привлекали людей самых разных профессий. Здесь любили бывать не только художники, но и артисты, писатели. Что они находили в общении с героями Иосифа Островского?
- В этой мастерской я всегда ощущаю, что Одесса осталась Одессой, которая навсегда в моем сердце, - говорила Татьяна Тэсс, знаменитая писательница и журналистка.
В конце восьмидесятых художник тяжело заболел. Ему сделал виртуозно операцию Сергей Александрович Гешелин, но предупредил друзей: метастазы могут дать о себе знать. Нужно поддерживать контакты с врачами. И тогда Осик уехал в Израиль. Была надежда, что там вытянут, спасут.
Его очень хорошо приняли на Святой земле. И он полюбил ее библейские пейзажи, хоть скучал по Одессе... Жил, писал картины буквально до последних месяцев. И навсегда с нами, с Одессой, остался.

Евгений ГОЛУБОВСКИЙ.

Полоса газеты полностью.
© 1999-2025, ІА «Вікна-Одеса»: 65029, Україна, Одеса, вул. Мечнікова, 30, тел.: +38 (067) 480 37 05, viknaodessa@ukr.net
При копіюванні матеріалів посилання на ІА «Вікна-Одеса» вітається. Відповідальність за недотримання встановлених Законом вимог щодо змісту реклами на сайті несе рекламодавець.