На главную страницу сайта
Полоса газеты полностью.

ВНЕ КОНКУРСА

МЫ И НАШИ УЧИТЕЛЯ


Наша газета продолжает публиковать материалы, присылаемые читателями на конкурс "Дорогой мой человек". Но воспоминания, которые мы сегодня предлагаем вашему вниманию, несколько выходят за рамки этого творческого состязания. Дело в том, что их автор Михаил Гаузнер (который, кстати, является постоянным автором "Тиква"-"Ор Самеах") рассказывает о многих "дорогих человеках" — о своих педагогах и целом классе, который, без сомнения, является уникальным. Часто ли бывает, чтобы более полувека дружили (переписывались, перезванивались, встречались, ездили друг к другу в гости, помогали морально и материально в трудную минуту) не двое — трое одноклассников, а целый класс? Такая верность друг другу, такая дружба — редчайшее сокровище.
Несколько слов об авторе. Михаил Яковлевич Гаузнер после окончания одесской мужской средней школы № 43 и политехнического института работал в специальном конструкторском бюро станкостроения инженером, ведущим конструктором, главным специалистом. Участвовал и руководил разработкой более 150 проектов высокоточных станков. Автор многих изобретений, имеет патенты США, Японии, Великобритании, ФРГ, Франции, Италии. Ныне — пенсионер. Живет в Одессе. Организатор всех традиционных сборов одноклассников.
Редакция.

Ранним июньским утром 2003 года у входа в школу № 43 на ул. Гоголя шумно собиралась группа пожилых мужчин. Каждого приходившего встречали объятиями, рукопожатиями, шутили, смеялись. На счастливые лица седых людей было приятно смотреть. Это была встреча моих одноклассников, окончивших школу ровно 50 лет назад.
В Одессе в тот момент жили семеро, приехать в родной город в этот раз смогли только пятеро (один из США, трое из Москвы, один из Запорожья). На прежние встречи, традиционно проводившиеся каждые 5 лет, съезжалось значительно больше моих товарищей. Воистину: "иных уж нет, а те — далече". Именно поэтому я решил написать о своих одноклассниках, о нашей дружбе, подобная которой встречается нечасто.

В нашей классной комнате, казавшейся в юности просторной, теперь занимаются ученики младших классов. Мы с трудом втиснулись за маленькие парты, каждый — на свое место, которое помним все годы. Видимо, сами стены класса вызывали воспоминания о тех далеких годах, о наших учителях. С них и начну.
Впервые мы по-настоящему созрели для общей встречи только через 20 лет после окончания школы, в 1973 году. У меня хранятся шутливо-серьезные анкеты, которые заполнил тогда каждый из 25 участников. На вопрос "Кто из преподавателей больше всех запомнился и почему?" 17 ответили: Арон Евсеевич Рашковский. Действительно, Арон (а иначе мы его между собой не называли) выделялся на фоне других.
Хорошо помню, как к нам в 7-й класс впервые вошел новый учитель — небольшого роста, черноволосый; представился и сразу же, не дав нам расслабиться, начал излагать новую тему по математике. Его уроки были всегда очень насыщены и интересны. Он не терпел, когда его отвлекали, а если это все же происходило, в лоб виновнику летело то, что было у Арона под рукой: мел, учебник, даже классный журнал. Такие методы воздействия, мягко говоря, не соответствовали педагогическим канонам, но мы очень скоро стали прощать ему все. Он был влюблен в свой предмет и увлекал в мир математики нас, ярко и образно рассказывая о понятиях, вроде бы сухих и далеких от нашего мальчишечьего восприятия.
Постепенно Арон Евсеевич создал в классе атмосферу заинтересованности, здорового соперничества, где не только им, но и нами ценились логичность доказательства, оригинальность и простота решения. Его любимый комментарий правильного, но не очень рационального решения задачи: "Ты поехал на Большой Фонтан через Москву".
Чувство юмора у него было отменное, оно удивительно органично сочеталось с серьезностью подхода к преподаванию. Помню, когда в очередной раз на уроке я донимал его своим уточняющим вопросом (по его мнению — излишним), Арон Евсеевич вместо ответа вдруг спросил с неповторимым акцентом: "Гаузнер, ты знаешь, где у человека печенка?" Когда я растерянно показал на себе расположение этого органа, он торжествующе крикнул: "Вот там ты у меня сидишь со своими вопросами! Не мешай, потом, потом…"
Когда Арон был, что называется, "в ударе", он не входил, а вбегал в класс и уже от двери начинал говорить: "Сегодня у нас очень сложная тема, поэтому не отвлекайтесь, нельзя терять ни минуты". При этом классный журнал иногда летел через головы сидящих на первых партах и приземлялся на учительский стол, опережая метателя.
На осенние и зимние каникулы Арон Евсеевич задавал нам по 50 — 60 задач, взятых не из задачника и требовавших не только знаний, но и сообразительности, "гимнастики мозгов". Называл он такие задания "эшелонами". Все старались их выполнить. Дело было даже не в отметке, а в оценке твоих качеств и Ароном, и товарищами. Пожалуй, воспитание у нас такого отношения было не менее важно, чем полученные знания.
Учившиеся у Арона Евсеевича на "твердую тройку" обычно меньше четверки на вступительных экзаменах в институт не получали. А "четверочники" часто сдавали математику на "отлично".
Арон Евсеевич был на фронте все годы войны офицером-артиллеристом, окончил ее в Германии. На втором нашем традиционном сборе не смог присутствовать из-за того, что участвовал во встрече с однополчанами в Москве. На последнем фото он запечатлен во время пикника, проходившего на заросшем травой островке на Турунчуке (это был второй, неофициальный, день нашей встречи в 1973-м). Арон Евсеевич сидит в шляпе на перевернутом ведре и по-доброму смотрит на наши веселые лица. "Низко кланяюсь ему" — к этим словам из анкеты Володи Маргулиса я с любовью и почтением присоединяюсь.
Нашим классным руководителем была преподаватель химии Марта Максимовна Фурсина. Первое, внешнее, впечатление — настоящая "училка": строгое лицо, размеренная негромкая речь, неброская одежда, гладко зачесанные и стянутые сзади волосы. Но вскоре мы убедились, что это душевный, заботливый человек. Она действительно иногда бывала строгой, но всегда справедливой.
Однажды мы всем классом ушли с уроков в кино (колебавшихся мягко, но настойчиво вели под руки). Это было ЧП, разразился скандал. Марта Максимовна сказала нам коротко: "Ребята, вы меня очень подвели. Прошу вас больше никогда так не поступать". После этого она поручилась за нас перед администрацией школы и убедила не делать оргвыводы. Больше мы ее коллективно никогда не подводили.
Классным руководителем она была своеобразным — поощряла нашу активность и самодеятельность в широком смысле этого слова. Конечно, она нас и направляла, и подправляла, но тогда нам казалось, что мы все делаем и организуем сами. Например, без чьей-либо помощи мы создали хор, что для нашего мужского класса было достижением, и успешно выступали и в школе, и в Доме ученых. Для того чтобы провести школьный вечер с танцами, на который можно было пригласить девочек из соседних женских школ № 36 и № 37, нужна была музыка. Ни пианино, ни радиолы в школе не было. Тогда мы устроили сбор металлолома, собрали его довольно много и на переведенные за это школе деньги взяли в фонотеке напрокат радиолу и пластинки. Никто из учителей в организации этого дела не принимал участия.
…Вспоминаю один из эпизодов этого мероприятия. В начале Военного спуска была старая баня, во дворе которой мы обнаружили огромную поржавевшую железную бочку. Дружно взявшись, мы с трудом докатили ее до середины двора школы им. Столярского, но были остановлены громкими криками бежавшего к нам мужчины в полувоенной одежде. Им оказался директор бани, который призывал на наши головы страшные беды на простом и уже вполне доступном нам языке. Оказалось, что мы утащили приготовленный для ремонта бани паровой котел. Конечно, к такой нашей "самостоятельности" Марта Максимовна никакого отношения не имела.
Внешне полной противоположностью Марте Максимовне была преподаватель английского языка Мария Александровна Эннан — высокая и стройная черноволосая красавица, обаятельная и улыбчивая. Мы называли ее Мэри. Говорила она с чуть заметным, только ей свойственным акцентом. Язык Мария Александровна знала прекрасно, грамматическими и фонетическими формальностями загружала нас в меру. Зато практической разговорной речью мы овладели довольно прилично, и это потом многим очень пригодилось.
С ее сыном Алимом (теперь — профессором, директором физико-химического института) я в студенческие годы и первое время после института ходил в походы по горному Крыму, ездил на мотоциклах на реку Турунчук. Бывая у Алима дома, я с удовольствием общался с Марией Александровной. В 1983-м она, единственная из преподавателей, последний раз приняла участие в нашем традиционном сборе — остальных уже не было в живых. Умерла Мария Александровна в весьма преклонном возрасте.
Украинский язык и литературу преподавала Екатерина Юрьевна Олинцева, которую все мы почему-то называли "Баба Катря" — может, потому, что она выглядела старше других учителей. Ее предметы не были у нас в числе самых важных, так как их знание в те годы практически не требовалось ни для поступления в институт, ни в повседневной жизни. Запомнилась мне Екатерина Юрьевна житейской мудростью и простотой, которую мы тогда в силу возраста по достоинству не ценили. Ее любимые выражения всплывали в памяти в разные моменты моей взрослой жизни: "Риба завжди тхне з голови", "Не говори за iнших, завжди говори за себе".
Моя семья вернулась из эвакуации в Одессу только в 1949-м, и я пришел в 7-й класс, не зная по-украински ни слова. По тогдашним порядкам в течение первого года такой ученик мог быть освобожден от изучения украинского, чем я с удовольствием воспользовался, не думая о последствиях. В 8-м классе в первом же диктанте сделал 37 ошибок и, естественно, получил единицу — ниже оценки не было. Пришлось мне, отличнику по всем предметам, взяться за ум, вернее — за украинский язык. Обучение в нашей школе проходило тогда в две смены — мы, старшеклассники, учились во вторую смену, а средние классы — в первую. Я стал посещать уроки украинского в пятом классе, с трудом втискиваясь за маленькую парту и вызывая насмешливые взгляды мелюзги.
Видимо, такая самоотверженность принесла плоды. В конце первой четверти, объявляя оценки за контрольный диктант, Екатерина Юрьевна вызвала меня к столу и перед всем классом торжественно поздравила с двойкой — я сделал всего пять ошибок. Потом она говорила, что поздравление по такому необычному поводу ей пришлось делать впервые. Этот педагогический прием сработал "в яблочко" — в следующей четверти я честно заработал тройку, затем — четверку, а в последней четверти и на экзамене — пятерку.
Софья Яковлевна Гасско преподавала русскую литературу интеллигентно и очень профессионально. Правда, чувствовалось, что ее собственные пристрастия относятся в основном к произведениям XIX века. Она требовала от нас четкого изложения мысли, грамотного построения фраз, не терпела небрежностей в речи, расплывчатости, пустого многословия. Софья Яковлевна не навязывала нам свое мнение и поощряла, если мы в своих ответах на уроке, а особенно — в сочинениях, выходили за рамки "разбора" — так называли учебник литературы, в котором "разбирались" произведения, включенные в школьную программу. Описания в нем "образов" литературных героев могли вообще отбить охоту к чтению. Софья Яковлевна рассказывала нам о произведениях и их героях живо и интересно, старалась вызвать обсуждение, поощряла высказывание наших собственных мнений, часто запальчивых, спорных и противоречивых.
Вспоминаю спор о том, как может и должен действовать обманутый муж (поводом были пушкинские Алеко и Земфира). В сочинении на эту тему я изложил свое мнение примерно так: "Неважно, как убивает соперника ослепленный ревностью муж — кинжалом, как Алеко, или на узаконенной обществом дуэли, держа рукой, затянутой в лайковую перчатку, пистолет "Смит и Вессон" новейшей системы. И то, и другое — убийство, на которое человек не имеет права, если он человек". Вот какие выводы, мысли и чувства поощряла у нас, мальчишек, Софья Яковлевна.
Яркое впечатление оставил у меня учитель физики Александр Степанович Высочанский. Он проработал у нас сравнительно недолго, но этого для многих оказалось достаточно, чтобы заинтересоваться предметом. Внешность у Александра Степановича была необычная — высокий, очень худой молодой человек с орлиным профилем и пронзительными черными глазами, которыми он как бы гипнотизировал нас. Мы его уважали и откровенно побаивались, а некоторые просто боялись, хотя поводов он не давал — не кричал, не выгонял из класса.
Объяснял он блестяще, очень четко и вместе с тем образно. Это было особенно важно потому, что в те годы наша школа была очень бедной. Теперешним школьникам и даже их родителям трудно представить, что в школе не было ни физического, ни химического кабинета, практически не ставились опыты. Поэтому доходчивые и образные объяснения были особенно необходимы. Александр Степанович учил нас логике рассуждений и доказательств физических законов, не терпел заученных формулировок и методов решения задач, которые мы не могли ему четко объяснить. Даже совершенно бесцветное преподавание физики другим учителем в следующем году не разрушило тот фундамент, который заложил Александр Степанович, и я очень благодарен ему за это. Жаль, что он ушел из школы и мы потом ни разу не встречались.
Добрым словом хочу вспомнить и других наших учителей: историка Серафиму Исаковну Потиху ("Суру"), географа Рахиль Иосифовну Севастопольскую ("Рухлю"), биолога Елену Николаевну Милонас ("Эвглену зеленую"), физрука Георгия Ивановича Драгуцана. О завуче и преподавателе математики в средних классах Кирилле Григорьевиче Бутко мой товарищ Г. Лорбер написал в анкете: "Он запомнился мне сердечностью, душевной теплотой и неподдельной простотой".

Пусть будет всем нашим учителям светлая память!

Михаил ГАУЗНЕР.

(Продолжение следует.)

Полоса газеты полностью.
© 1999-2025, ІА «Вікна-Одеса»: 65029, Україна, Одеса, вул. Мечнікова, 30, тел.: +38 (067) 480 37 05, viknaodessa@ukr.net
При копіюванні матеріалів посилання на ІА «Вікна-Одеса» вітається. Відповідальність за недотримання встановлених Законом вимог щодо змісту реклами на сайті несе рекламодавець.