|
 На главную страницу сайта |
Евгений БЕРКОВИЧ "Заметки по еврейской истории"
Свои преобразования Веймарской республики в Третий Рейх Гитлер начал с "чистки" государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов и преподаватели гимназий. Закон "О восстановлении профессионального чиновничества" от 7 апреля 1933 года был первым, в котором появились расистские формулировки. Так в § 3 этого закона говорилось, что "государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию". Исключения делались для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых "старых служащих") либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на той войне.
Еще один параграф этого закона (§ 4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, "кто своей предыдущей политической деятельностью не гарантировал беззаветную преданность национальному государству". Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики. Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, определялось, кто понимался под "неарийцем" в § 3 этого закона: у кого кто-то из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего, евреями). Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года, действие этого закона распространили на приват-доцентов, которые не считались государственными служащими.
В начале 1933 года в германских университетах насчитывалось около 6 тысяч преподавателей — профессоров, доцентов, ассистентов. С учетом технических институтов численность преподавательского состава высшей школы увеличивается до 8 тысяч. Уже в течение зимнего семестра 1934/35 годов по новому закону было уволено 1145 профессоров и доцентов, или 14,34 процента от общего числа преподавателей в предыдущем зимнем семестре. Если учесть уволенных ассистентов, сотрудников научных библиотек и научно-исследовательских институтов, то число уволенных научных работников и преподавателей в первый зимний семестр возрастет до 1684. В это число не входят, естественно, случаи смерти ученого, а также "нормального" ухода на пенсию или переход в статус "эмеритуса".
Однако увольнения продолжались и в следующие семестры. В 1935 году фактически отменили все льготы для участников первой мировой войны и их семей, а также для "старых служащих". С присоединением Австрии к Третьему Рейху в 1938 году начались чистки и в австрийских университетах. По данным Центрального управления по еврейской экономической помощи, до 1938 года было уволено свыше 2 тысяч ученых и преподавателей высшей школы.
Математики пострадали больше других: гонения затронули 187 преподавателей и исследователей, из них 134 эмигрировали из Германии. Ученых увольняли из университетов по всей стране, но интенсивность чисток была неодинаковой. Например, в Кенигсберге отправили в бессрочный отпуск 6 математиков, во Франкфурте — 8, а в Брауншвейге, Фрайбурге, Мюнстере — по одному.
Почти две трети всех изгнанных преподавателей математики работали в Геттингене и Берлине. В Геттингене оказались уволенными 27 ведущих математиков, 24 из них вынуждены были эмигрировать.
В Берлине искали спасения за границей 39 из 49 математиков, попавших под действие гитлеровского закона о чиновниках. После присоединения в 1938 году Австрии и захвата Чехословакии такой же жестокой чистке подверглись университеты Вены и Праги. Там эти числа составляют 17 из 24 и 6 из 14 соответственно.
Весьма показательны результаты "чистки" преподавательского состава Берлинского университета. Всего в нем в 1933 году числилось 797 штатных преподавателей. Из них было сразу уволено 278 человек, 252 из которых были евреями. Из уволенных немедленно эмигрировали 199 человек. Добровольно ушли в отставку по политическим причинам 9 профессоров, из которых 5 тоже эмигрировали. Общие потери преподавательского состава составили 287 человек, то есть 36 процентов.
Ректором Берлинского университета стал член СА, ярый нацист, по профессии ветеринар. На всех факультетах было введено 25 новых обязательных циклов лекций по расовой теории, в 86 различных курсов были включены вопросы из любимой ректором ветеринарии под тем же расовым углом зрения. Обучение было буквально поставлено с ног на голову. Подобное происходило и во всей немецкой науке. По словам Вильяма Ширера, "в естествознании, которое на протяжении многих поколений играло в Германии выдающуюся роль, наступил быстрый упадок. Такие большие ученые, как физики Эйнштейн и Франк, химики Габер и Вильштеттер ушли сами или подвергались травле. Из тех, кто остался, многие попали под влияние заблуждений гитлеровской идеологии и пытались применить их в своей науке".
Ученые, судьбу которых перевернул первый расистский закон Третьего Рейха, реагировали на случившееся по-разному. Вот три истории из Геттингена, где было особенно много исследователей "неарийского происхождения" или женатых на еврейках. Нобелевский лауреат по физике Джеймс Франк сразу объявил о своей отставке, написав открытое письмо властям, опубликованное в газете "Геттингер цайтунг". Он писал, что мог бы воспользоваться льготами участника мировой войны, но не стал этого делать, так как власти видят в ученых еврейского происхождения чужаков и врагов народа и отечества. Макс Борн, получивший Нобелевскую премию по физике уже после войны, узнав о своем увольнении, немедленно оставил университет, не делая никаких жестов протеста и не пытаясь бороться за свое место.
Директор Института математики Рихард Курант решил воспользоваться тем пунктом закона, который формально давал ему право продолжать работу, так как в годы первой мировой войны он был на фронте. Однако уже 25 апреля 1933 года университет уведомил его телеграммой, что на основании нового закона он отправляется в бессрочный отпуск "до окончательного решения вопроса". После мучительных колебаний Курант все же уехал из Германии: сначала в британский Кембридж, а в 1934 году в США. С большим трудом получил он место профессора в нью-йоркском университете, где создал математический институт, который сейчас носит его имя. В конечном счете, все трое оказались в эмиграции и продолжили научную деятельность уже на благо другой страны.
Какой-либо заметной поддержки коллег изгоняемые из науки и из страны ученые не дождались. Слишком глубоко проникли в академическую среду нацистские идеи, да и экономическая ситуация была не очень подходящей для солидарности: в 1933 году в стране насчитывалось 40 тысяч безработных выпускников университетов, мечтавших об освобождении ставки преподавателя. Антисемитские настроения в высшей школе подогревались и данными статистики: при доле еврейского населения Германии 0,8 процента число еврейских профессоров составляло 6 процентов всего преподавательского состава, а среди студентов было 4,5 процента евреев. Неудивительно, что письмо Франка вызвало не солидарность, а противоположную реакцию коллег: 42 геттингенских профессора подписали письмо протеста, в котором действие нобелевского лауреата назвали "саботажем" и призвали власти еще активнее проводить чистку научных и преподавательских кадров.
Весьма редким примером сочувствия к преследуемым коллегам является довольно мягкая петиция, составленная сотрудниками медицинского факультета Гейдельбергского университета: "Мы не можем не отметить, что немецкое еврейство вносит огромный вклад в науку, и что многие выдающиеся врачи являются евреями. Именно как врачи мы чувствуем себя обязанными при всех требованиях народа и государства быть представителями истинной человечности и предупредить об опасности там, где чувство ответственности вытесняется чисто эмоциональным или инстинктивным насилием".
Этот документ — скорее исключение из правил, особенно для медицинских факультетов германских университетов, где национал-социалистический дух был особенно силен, и членов НСДАП было в процентном отношении больше, чем на других факультетах. Происшедшее во Фрайбурге — достаточно типично для того времени. В этом городе со старыми университетскими традициями (университет в этом южногерманском городе был основан в 1457 году) увольнение еврейских преподавателей началось даже раньше, чем по всей Германии. Накануне общегерманского бойкота еврейских предприятий 1 апреля 1933 года местная нацистская газета "Дер Алеманне" опубликовала список еврейских врачей с призывом их бойкотировать. Через пару дней та же газета напечатала список евреев — сотрудников медицинского факультета университета. Этот список подготовил заведующий кафедрой психиатрии.
6 апреля, за день до публикации "закона о чиновничестве", Роберт Вагнер — партийный руководитель земли Баден, — предвосхищая решение Берлина, распорядился уволить всех сотрудников, попавших в этот список. При этом, чтобы исключить беспорядки, руководству университета предписывалось получить от каждого увольняемого письменное согласие с решением властей. 12 апреля декан медицинского факультета рапортовал в министерство, что поручение партийного руководства выполнено: ни одного протеста со стороны увольняемых медиков или их коллег не последовало.
В отношении к евреям Гейдельбергский университет не представлял никакого исключения. В начале летнего семестра 1933 года в Гейдельберге преподавало 45 "неарийцев", в августе того же года их осталось уже 24 (в это число входили "старые служащие" и участники мировой войны). И здесь никаких заметных протестов против увольнений отмечено не было.
У некоторых еврейских профессоров еще сохранилось чувство юмора в этой граничащей с трагедией и фарсом ситуации. На вопросы анкеты о расовом происхождении предков, полученной 23 апреля 1933 года, через две недели после выхода закона "О восстановлении профессионального чиновничества", профессор философии и истории права Кильского университета Герман Канторович ответил обстоятельно: "Так как на встречный вопрос, в каком смысле используется слово "раса", нет времени, я ограничусь следующим заявлением. Расовую принадлежность моих четверых дедушек и бабушек в научном (антропологическом) смысле я не могу установить, так как уже долгое время они мертвы и, по моим сведениям, никаким соответствующим измерениям при жизни не подвергались. Так как их родным языком был немецкий, то их раса в народном (языковом) смысле была немецкой, в широком смысле индоевропейской, или арийской. Их раса в смысле первой инструкции по выполнению закона от 7 апреля 1933 года, § 2, раздел 1, предложение 3 была по религии еврейской".
Герман Канторович мог бы и не отвечать на эту анкету. Буквально через неделю после выхода закона от 7 апреля 1933 года министр науки и образования Бернхард Руст уволил его вместе с группой других, главным образом, еврейских ученых. 16 имен профессоров из этой группы были в тот же день, 14 апреля, напечатаны в газете "Дойче альгемайне цайтунг".
В некоторых университетах число уволенных преподавателей было невелико, так как уже до прихода нацистов к власти антисемитские настроения в ректорате и профессорской среде были так сильны, что почти никого из евреев на работу не принимали. Например, в Тюбингене не было ни одного штатного профессора-еврея, а на должностях более низкого ранга (доценты и ассистенты) работали единицы лиц неарийского происхождения. Все они были без большого шума уволены в первые дни после принятия закона о чиновничестве.
Ганс Бете, будущий нобелевский лауреат по физике, был отстранен от должности из-за его еврейской матери. Профессора философии Трауготта Константина Остерайха уволили под предлогом его политической неблагонадежности, хотя истинной причиной увольнения было еврейское происхождение его жены. Та же судьба постигла и историка искусств Георга Вайзе: по подозрению, что его жена — еврейка, Вайзе был уволен. Несчастный профессор, ставший жертвой обостренной бдительности своих коллег, вынужден был собрать неопровержимые доказательства, что его жена — чистокровная арийка, и только тогда его восстановили в должности.
Волна увольнений накрыла и научно-исследовательские институты Германии, наиболее значительные из которых объединялись под эгидой Общества кайзера Вильгельма. Руководство общества в Берлине получило 25 апреля 1933 года предписание министерства внутренних дел, согласно которому все руководители отделов и отделений, а также штатные сотрудники всех научно-исследовательских институтов общества, оба или один из родителей которых были евреями, должны быть немедленно уволены. Руководители институтов из этой акции исключались. Однако один из самых знаменитых немецких ученых того времени, химик, нобелевский лауреат и кавалер высших германских наград еврей Фриц Габер сам подал в отставку. Распоряжение министерства фактически оставляло его без сотрудников: трое из четырех заведующих отделами и пять из тринадцати штатных сотрудников подлежали увольнению.
Фриц Габер имел неоспоримые заслуги перед Германией. Он открыл способ производства аммиака из воздуха, что позволило во время первой мировой войны наладить собственное изготовление пороха для вооружений и минеральных удобрений для сельского хозяйства. Эффект от открытия Габера невозможно переоценить. Патриотизм Габера не знал границ, во имя Германии он не щадил никого. Во время войны он был инициатором применения ядовитых газов на поле боя. Казалось, он мог бы рассчитывать на снисхождение нацистов. Сам председатель Общества кайзера Вильгельма великий физик Макс Планк лично просил Гитлера разрешить Габеру работать в науке. Но все было напрасно: когда дело касалось еврейского вопроса, фюрер был глух к голосу разума.
Другие директора институтов подчинились распоряжению министерства и сообщили своим подчиненным об увольнении. Наиболее известными среди директоров были евреи Якоб Гольдшмидт и Отто Майерхоф, а также еврей наполовину Отто Варбург. Генетик Гольдшмидт рассматривал нацизм как меньшее зло, чем коммунизм, и продолжал работать. Отто Майерхоф считал своим долгом оставаться директором, чтобы помогать своим подчиненным-евреям пережить гонения. Однако долго это продолжаться не могло. Его заместитель Рихард Кун донес на своего шефа, и Майерхоф был вынужден эмигрировать.
Необычен случай Отто Варбурга. Известный специалист по исследованию рака, работами которого очень интересовался сам Гитлер, Варбург считал, что режим нацистов не продержится более одного года, поэтому уходить с поста директора института он не видел смысла. Однако настали времена, когда полуеврей уже не мог быть на этой должности. В 1941 году специальным распоряжением Геринга Варбург был переведен в разряд "четвертинок" и оставался директором института вплоть до окончательного падения Третьего Рейха.
Спектр отношений евреев к происходящим в Германии антисемитским акциям включал и такие курьезные крайние случаи. Профессор древней истории Ульрих Карштедт в январе 1934 года, в дни празднования годовщины основания Третьего Рейха, потребовал от евреев "не ныть, что в каком-то еврейском магазинчике разбили витрину, и не жаловаться, что дочку какого-то скототорговца Леви не взяли в студенты". По мнению профессора, не нужно излишне пессимистично смотреть на вещи, а учитывать общее положение евреев в Германии и особенно их место в университетах.
Следующая история произошла буквально на глазах у Альфреда Прингсхайма — в его родном Мюнхенском университете. В апреле 1934 года 12 профессоров различных научных специальностей вступились за философа еврея Рихарда Хёнигсвальда. Их письмо, направленное в баварское министерство образования, поддержал и декан философского факультета. Министерство запросило мнение различных экспертов, в их числе — одного из ведущих философов XX века Мартина Хайдеггера. Большинство отзывов было отрицательными, и Хенигсвальд был уволен.
Что касается математики, то нетрудно заметить, что наибольшие потери математика понесла именно в Геттингенском университете. После увольнения Куранта на его месте директора Математического института несколько месяцев прослужил другой блестящий математик, один из любимейших учеников Гильберта Герман Вейль, хороший знакомый и частый гость семьи Прингсхаймов. После окончания Геттингенского университета в 1908 году Вейль уехал в Цюрих, где до 1930 года работал профессором политехнического института. Во время первой мировой войны Гильберт умолял своего ученика не покидать безопасную Швейцарию "во имя будущего Германии".
Герман Вейль быстро стал одним из самых известных математиков своего поколения.
В 1922 году его уже звали вернуться в Геттинген, после долгих колебаний он согласился, но на следующий день дал телеграмму, что передумал. "Я не мог заставить себя, — объяснял он, — променять спокойную жизнь в Цюрихе на неопределенность послевоенной Германии". Гильберт говорил, что "Вейля легко пригласить, но трудно заполучить".
Решение вернуться в Геттинген и стать преемником Гильберта окончательно оформилось к 1930 году. Перед этим Вейль отклонил очень выгодное предложение из Принстонского университета занять там профессорскую должность. В письме своему коллеге Мишелю Планшерелю Вейль писал 20 июля 1929 года о причинах своего отказа переехать в США: "Самые глубокие причины: родина, язык, родственники, друзья и еще нечто, что можно было бы назвать верой в Европу, — говорят в пользу моего решения".
В том же письме Вейль замечает, что для молодых и менее благополучно устроенных математиков эмиграция могла бы быть лучшим выходом из сложившегося тяжелого экономического положения. Кризис оставил без работы и средств многих выпускников университетов во всей Европе, в том числе в Германии и Австрии.
Вейль любил свою альма-матер, своих учителей. Своему учителю Давиду Гильберту он писал: "Нет нужды говорить Вам, какой радостью и гордостью я был охвачен, когда был приглашен стать Вашим преемником. Я с большим оптимизмом ожидаю возможности работать с коллегами, которых Вы собрали вокруг себя, и с Вами, которому научно-математический факультет обязан своей силой и гармонией".
Пребывание Германа Вейля в Геттингене оказалось недолгим. Уже через два года он стал жалеть, что вернулся. Ему, чистокровному немцу, приход к власти нацистов, который становился все более вероятным, ничем, казалось бы, не угрожал, если бы не одно обстоятельство: он был женат на еврейке. Из письма математику Освальду Веблену, датированного 6 января 1932 года, видно, что Вейль ясно ощущал опасность: "Вступивших в арийско-еврейский смешанный брак национал-социалисты собираются наказывать пятнадцатью годами каторги". Тьма, опускающаяся над Германией, не оставляла супругам Вейль и их двум сыновьям надежды на рассвет.
Но грядущую катастрофу предвидели немногие. Всего за четыре дня до прихода Гитлера к власти, 26 января 1933 года, Рихард Курант, которому самому недолго оставалось руководить Математическим институтом в Геттингене, приветствовал очередной отказ своего коллеги от переезда в США такими словами: "Я твердо верю, что вы не будете жалеть о принятом решении. Для Геттингена это была бы, безусловно, вдвойне чувствительная потеря, особенно в тот момент, когда наш минус оборачивается на другой стороне океана явным плюсом".
Будучи директором Математического института, Герман Вейль встречался с правительственными чиновниками, писал письма, но существенно помочь институту, оказавшемуся под прессом нацистов, уже не мог. В конце летнего семестра 1933 года Вейль с семьей переехал в США и стал сотрудником Принстонского института перспективных исследований, от предложений которого он еще год назад отказывался.
Одновременно с Курантом была уволена одна из самых блестящих математиков своего времени Эмма Нётер, первая женщина приват-доцент в Геттингене, заложившая вместе со своим учеником Ван дер Варденом основы современной алгебры. Помимо еврейского происхождения Эмме ставили в вину ее социалистические и пацифистские взгляды. Эмма Нетер получила место преподавателя в небольшом американском колледже Брин-Мор в штате Пенсильвания и вела научную работу в Институте перспективных исследований в Принстоне. К сожалению, американский период в жизни Нетер оказался коротким. 14 апреля 1935 года после неудачной медицинской операции Эмма скончалась. Альберт Эйнштейн написал в тот же день издателю "Нью-Йорк таймс": "По мнению самых компетентных из ныне здравствующих математиков, госпожа Нетер была самым значительным творческим математическим гением (женского пола) из родившихся до сих пор".
Основателя и директора Института математической статистики Феликса Бернштейна (1878-1956), по терминологии закона о чиновниках, — "старого служащего", в 1934 году отправили в бессрочный отпуск. Феликсу удалось эмигрировать в США. В Геттинген Бернштейн вернулся только в после войны, в 1948 году. Профессора Эдмунда Ландау, который был ординарным профессором с 1909 года, администрация университета предупредила, что с летнего семестра 1933-го года он не будет читать никаких лекций. В следующем, "зимнем" семестре из-за бойкота пронацистки настроенных студентов лекции Ландау были прерваны, а сам он был вынужден уехать из Геттингена.
Еще несколько профессоров, среди них Пауль Бернайс (1888-1977) и Ганс Леви (1904-1988), были уволены 27 апреля 1933 года. Исчезли из Геттингена многие молодые математики, ставшие знаменитыми после войны, например, Курт Малер (1903-1988), Штефан Варшавский (1904-1989). К началу 1934 года единственным ординарным профессором математики в университете оставался Густав Герглоц (1883-1953).
Во время одного официального банкета в Геттингене в 1934 году Давид Гильберт оказался рядом с министром науки и образования Бернгардом Рустом. Гитлеровский министр поинтересовался у профессора, не пострадала ли математика после устранения еврейских ученых. "Пострадала? — переспросил Гильберт. — Нет, господин министр, она не пострадала. Ее просто больше нет".
Печатается по публикации в сетевом альманахе
"Заметки по еврейской истории" — с любезного разрешения редактора
Евгения БЕРКОВИЧА.
